Стив выкроил для нас десять минут вскоре после полудня. Большинство собак люто ненавидит инъекцию от собачьего кашля, которая вовсе и не укол. Это впрыскивание в нос. Я крепко держала Рауди, пока Стив доставал лекарство из ампулы и впрыскивал его в нос Рауди. Рауди не шевелился. Не скулил. Не сопротивлялся. Просто принял как должное. Его не пугали и настоящие уколы. Лайки весьма ценятся как лабораторные животные. У них высокий болевой порог. Если я когда нибудь кого нибудь убью, так это будет тот кусок дерьма, который пользуется этой несгибаемостью, этим достоинством.
Вернувшись домой, я позвонила на работу Роджеру — какое то снабжение компьютерными дискетами — и сказала ему, что у меня возникло несколько вопросов о Рауди. Он сказал, что будет дома к четырем, и предложил зайти. Я согласилась. Рауди взяла с собой, чтобы не оставаться наедине с Роджером. Единственным способом навести порядок в бумагах Рауди, единственной гарантией, что я смогу его сохранить, единственным средством убедиться, что больше никто никогда не подкосит его валиумом, было, как я наконец поняла, — выяснить, что это за чертовщина происходит, и Роджер оказывался тут логической точкой отсчета. Если кто и знал о леди с корги, так это Роджер, Кроме того, хоть я и не собиралась рассказывать ему о татуировке, мне хотелось знать, имел ли он какое нибудь отношение к Рауди, много ли у него было возможностей когда либо отыскать татуировку, как нашла ее я. И конечно, я хотела узнать о нем то же, что хотел узнать Кевин о Маргарет, — не было ли недавно какого нибудь признака внезапного повышения его дохода.
Вашингтон стрит ведет примерно от Сентрал сквер к Массачусетскому Технологическому институту и к реке. Стоит ли говорить, что это не Брэтл стрит? Мне понадобилось минут десять, чтобы найти место для парковки. Если в Кембридже вы припаркуетесь в запрещенной зоне, полицейский уводит вашу машину и вам приходится оплатить все старые квитанции за неправильную парковку, чтобы вам разрешили забрать машину из отгона. С Роджерова трехпалубного судна облезала коричневая краска. Запах мочи в парадной оставила явно не Лайон. Собачьи самки где попало не брызгают. А вот человечьи самцы — еще как. Рауди понравился Роджеров парадняк. Собаки не ценят гигиены. Или, может, ценят — чем хуже, тем лучше.
Лайон лаяла так громко, что я сообразила: квартира Роджера — первая слева. В двери появилась щелочка, потом высунулись большие черно кудлатые головы Роджера и Лайон. Лайон распахнула дверь, и собаки обнюхались и помахали друг другу хвостами.
— Свои, Лайон, — объяснил ей Роджер, словно она обнаруживала признаки неизбежного нападения. — Свои. Спокойно. Все в порядке, девочка.
Она пролаяла какое то приветствие и распустила слюни. Если собачья слюнявость вас коробит, не берите ньюфаундленда. Выказывая лучшую, чем у Роджера, воспитанность, она побежала внутрь квартиры, взмахом хвоста приглашая за собою. Рауди приглашение принял.
— Входите же, Холли, — сказал наконец и Роджер.
В доме царил густой запах плесени, словно в плотно закрытой бельевой корзине, полной влажных полотенец и грязных носков. Рауди потыкался туда сюда, и они с Лайон метнулись сквозь открытую дверь, за которой, как я разглядела, была кухня, где наверняка пахло еще похлеще, чем в гостиной. Приятного аппетита.
Как в доброй половине кембриджских квартир, в Роджеровой все было белое — стены, мебель, занавески, ковер, таитянская обитая ситцем кушетка, стулья для ванной от Крэйга и Баррела. Но Роджеров декор обнаруживал присутствие ньюфа. На всем лежал слоями черный пух. Лайон в обилии нанесла художественной резьбы на плинтусы и ножки дубового кофейного столика. Уютное было местечко.
Роджер вышел в кухню, где собаки, вероятно, вырабатывали какой нибудь новый декорационно интерьерный замысел, и появился с бутылкой массачусетского вина и двумя стаканами. Многие не считают Массачусетс крупным винодельческим регионом, и правы. Он налил мне стакан. Я подержала его возле рта. Может быть, я ошибалась насчет запаха в парадной.
— Так вы нынче вечером идете на собачью дрессировку, Холли?
— Разумеется, — ответила я. — Разве я когда нибудь пропускаю?
— Вы теперь получше себя чувствуете?
— Отлично. Рауди — тоже.
Повисло неловкое молчание, во время которого я решила, что Роджер на самом деле больше походит на гориллу, чем на ньюфаундленда, — на ту самую гориллу, которая сидит в клетке зоопарка и подстрекает малышей задавать родителям обескураживающие вопросы.
— Теперь, когда я взяла Рауди, — начала я, — не могли бы вы кое что о нем мне сказать.
— Что, неприятности с ним у вас, а?
С Роджеровой точки зрения, целью моего визита, видимо, было задать несколько вопросов по дрессировке собак.
— Мне только хотелось бы знать, откуда он взялся, и я сочла, что вам это, наверное, известно. Милли говорила что то о женщине с корги.
— Ах эта, — сказал Роджер. — Роберта Рид. Живет в Пемперелле или Данстэйбле — где то там. Пес был в некотором неистовстве — и оказался у нее.
Я знала Бобби Рид.
— Зачем ей понадобился маламут?
— Это была одна из этих самых отказных операций. Она оказалась старым другом дяди Фрэнка и уговорила его. Прекрасный пес, жаль было бы его усыпить — ну как водится.
Д р Стэнтон был не из тех, кого можно уговорить, но я об этом не сказала.
— В какой он был форме, когда ваш дядюшка его взял?
— Ну, в неплохой. Тощий.
— А шкура?
— Недурна.
— Я пыталась его искупать, но мне не больно удалось, — сказала я. — Мне захотелось узнать, нет ли для этого какого нибудь приема. Я подумала: может быть, когда доктор Стэнтон взял его, вы ему помогали.
Вот так. Я спросила совета. Некоторые мужчины недовольны, пока этого не сделаешь.
— Нет, — ответил Роджер и хотел было продолжать, но из кухни донесся шум — там явно тащили по полу какой то предмет.
— Они с чем то возятся, — сказала я.
Это «что то» было сорокафунтовым пакетом с собачьим диетическим кормом, или, надо бы сказать, пакетом, в котором некогда было сорок фунтов собачьего корма. Увидев его, я чуточку удивилась. Я воображала себе Роджера типом, постоянно бегающим в супермаркет, но запасов не делающим. Роджер перенес цветовую гамму гостиной на кухню и там еще больше потрудился, чтобы ее воплотить. Наивысшее его декораторское достижение выразилось в дымно серой абстракции над кухонной плитой.
— О, черт. Извиняюсь, — сказала я, схватив Рауди за поводок и оттаскивая его от открытого пакета. Это потребовало от меня всех моих сил. Северные породы сами приспособлены тащить, но попробуйте тащить их!
— Ничего. Дело обычное, — бодро ответил Роджер, оттолкнув от пакета Лайон и добавив ради моего удовлетворения: — Лайон, стыдись, скверная девчонка.
Когда он опустил руку ей на ошейник, я заметила, что это ее тренировочный ошейник цепочка, из тех, которые ни за что на свете не оставишь на собаке. И еще я заметила, что он неверно надет. Если он надет правильно, он жмет, когда тянешь при вождении, и ослабляется, когда отпускаешь. Если же его застегнуть неверно, он жмет, но не ослабляется.
— Надо бы снять с нее ошейник, — предложила я. — Она может за что нибудь им задеть и удавиться.
Роджер сказал, что, верно, забыл.
— Ох, — спохватилась я, устремляясь к дверям. — Я собиралась спросить вас еще кое о чем. Где Рауди в этом году делали прививки?
— У доктора Дрейпера, наверное. — Его лицо с тяжелой челюстью казалось растерянным.
— А не было ли у доктора Стэнтона какого нибудь спора с доктором Дрейпером? Не был ли он чем нибудь недоволен?
— Нет. Ничем.
— Это вы возили к нему Рауди?
— Это всегда делал сам дядя. Ему не хотелось сознавать, ну, как он слабеет.
— Как же он туда добирался? То есть он ведь сам не водил машину.
Я знала, конечно, что д р Стэнтон не садился за руль уже пару лет. У него было слишком плохо со зрением.
— Брал такси, наверное.
С псом в девяносто фунтов?

Выяснилось, что Бобби Рид живет в Данстэйбле, который расположен направо от трассы 3, возле границы Нью Хемпшира. Я позвонила и сказала ей, что хочу написать статью о корги, и мы назначили мой визит на следующий день. Поскольку был четверг, я отправилась в арсенал на занятия дрессировкой. Снаружи были патрули, и мы к тому же наняли военизированную охрану. Перспектива наследства д ра Стэнтона уже подействовала.
По пути домой я удивилась, заметив на Конкорд авеню, недалеко от арсенала, Гэла, шагавшего взад вперед. После таинственного замечания Кевина а полагала, что он все еще где то сидит, но он, как обычно, ошивался у дерева, ища банки и бутылки. Рауди рванулся было к тому же дереву, но я его осадила: Гэл был недостаточно трезв, чтобы соблюдать осторожность.
— Привет, Гэл, — сказала я. Вот так я и трачу свое свободное время, напридумывая себе невесть что.
Гэл что то пробормотал.
— Что?
Он снова забубнил. Мне показалось, я расслышала, будто он говорит что то обо мне. Что то непристойное. Может, я была и права. Его артикуляция внезапно улучшилась.
— Не говорите этого! — проорал он. — Не вам такое говорить!
В темноте я различила, что он взглянул прямо сквозь меня, прежде чем побрести в сторону арсенала.

Утром в пятницу я запихнула Рауди в «бронко» и поехала по трассе 2 до 128 й, а потом по трассе 3 к северу. Бобби Рид и Ронни Коэн прежде жили в Кембридже. В те дни Бобби активно работала в клубе, но ушла, когда они переехали. Езды от Данстэйбла в Кембридж меньше часу, а энергии Бобби не занимать, так что, может, переезд послужил просто предлогом для того, чтобы найти другого дрессировщика, нежели Маргарет Робишод. Со времени переезда я сталкивалась с Бобби на нескольких выставках, и она рассказала мне, что разводит корги. Она всегда держала пару этих псов. Одной из ее специальностей была работа со своркой. Сворка — пара собак одной породы. При послушании они делают все обычные упражнения, но при этом с одним вожатым работают сразу две собаки. Выполняя команду «к ноге», обе они садятся слева от вожатого, и так далее. Когда это хорошо проделано, зрелище яркое.
Ростом Бобби около пяти футов. Даже для дрессировщика на ней всегда слишком много накручено, и она любит украшения, которые можно купить в музейной лавке Пибоди: ожерелья индейцев навахо, перуанские бусы. Такой языческий стиль подходит к ее черным волосам. А прежде она была монахиней. Это было до того, как она встретила Ронни и на все лады предалась экуменическому пылу. Родителям Ронни Бобби пришлась столь же по душе, как Церкви — Ронни, и они с Ронни переехали в Кембридж, где это никого не волнует. Многие собачники и не заметили. В Кембридже большинство людей интересуется тем, бреете ли вы — в качестве политической платформы — себе ноги, и тем, что вы думаете о Витгенштейне. Дрессировщики интересуются, насколько вы внимательны к своей очереди на выступлении. Мне было интересно, беспокоит ли это Данстэйбл. Если когда либо и беспокоило, то больше, держу пари, не беспокоит, потому что Бобби, вероятно устраивая в свободное время праздник урожая, изыскала способ построить новую библиотеку без прогрессивного налога. До Рона Кафлина она была казначеем кембриджского клуба дрессировки собак, а также была организационным гением на нашем большом ежегодном испытании на послушание.
Указания Бобби привели меня на проселок. Да шоссейных дорог в Данстэйбле и нет. Сосны напомнили мне Аулз Хед. Когда Бобби сказала, что разводит корги, мне следовало понять, что она имела в виду не выводок другой вырастить. Въезжая в проезд, я увидела шесть или восемь длинных вольеров по одной две собаки в каждом, а слева — большую площадку. Справа, из деревенского бревенчатого загона, на меня, размахивая хвостом, уставился конь. Впереди была постройка на разных уровнях, возведенная, вероятно, в пятидесятых, ныне обшитая кедром и старавшаяся заслужить звание фермы.
Десять — двенадцать собак составляют автоматический дверной колокольчик. Из за дома появились Бобби и два корги. У нее все они были пемброкские. Легчайший способ отличить уэльских пемброкских от уэльских кардиганских — по хвостам, которые у пемброков купированы короче некуда. У кардиганских же хвосты есть. Пемброкские вдобавок покороче туловищем, а уши у них заостренные; есть и еще несколько отличий, но они незаметны, пока к корги не привыкнешь. Одного из тех, что были при Бобби, звали, как я помнила, Бренди — сокращение от какого то непроизносимого уэльского имени. Спутник Бренди походил на него — рыжеватый с белыми лапами, почти наверняка его отпрыск.
— Фантастический дом! Я и понятия не имела! — воскликнула я.
— Мы стараемся, — отозвалась она. — Уйма работы с ним была. Когда мы его купили, обшивка дома была бирюзовая, а на лужайке, честное слово, паслись розовые фламинго. Можешь поверить?! Твой маламут великолепно смотрится. Ты его опекаешь? Он настоящий милашка.
Он, Бренди и другой незапертый корги гонялись друг за другом вокруг дома, меняя направление и атакуя. Дома и псарни хватило, чтобы заставить меня подумать: не худо бы расстаться с Кембриджем. Моя арендаторша со второго этажа, Рита, говорит, будто неумение расстаться с Кембриджем отражает бесконечно затянувшуюся юность. На самом деле оно означает нежелание отказаться от ношения джинсов. Может быть, Рита и права. Психотерапевты, по моему, иногда бывают правы.
Кухня была устроена в ресторанном стиле — окно с видом на пейзаж, птичьи кормушки, повешенные снаружи, и бело голубые обои. Обои! Будь это в Гарварде, кембриджские зональные правила запретили бы обои внутри городской черты. Может быть, они это уже и делают. Бобби переросла Кембридж. Задав ей тьму вопросов о корги и заполнив полблока писчей бумаги стенографической записью ее ответов, я добралась до цели визита, Рауди.
— Ну, он был такая прелесть, — сказала она. — И с другой стороны — Фрэнк, стареющий, с глазами неладно, я и поговорила с ним о щенке. Он приезжал сюда на встречу, большое совещание, на котором планировалась Северная Массачусетская выставка. Тогда у Бронвина был выводок, и он корги любил, но его дом должны были снести. Будь это какая то другая лайка, я дважды подумала бы. Лайка и впрямь собака для молодых, я так считаю. Так вот, долго ли, коротко ли, после встречи я привела этого маламута, и, конечно, Рауди сам себя продал.
Ну да, только чуть чуть привстань на задние лапы. Скрести передние и положи их на руки жертве. Прижми уши к голове. Уставься умоляюще. Улыбнись.
— Приемчик с большими карими глазами, — сказала я.
— Ты это испытала. Так что Фрэнк обещал подумать. И естественно, позвонил мне на следующий день, и я привезла ему Рауди.
— А откуда взялось это имя?
— Фрэнк. Он нарек. Мы звали его просто Кингом.
Я чуть не выронила бело голубую чайную чашку.
— Ты же знаешь, — продолжала Бобби. — Сержант Престон. Не помнишь? Искать, Кинг! Искать, лайка!
Подлинная причина, по которой мне следовало бы оставить Кембридж, в том, что я не слишком сообразительна. Я не заметила связи. Конечно, я знала, что в старом телевизионном шоу лайку звали Кинг. В одной из книг о маламутах, которые я только что читала, в книге Брерли, была даже фотография оттуда. Маргарет это тоже должна была знать. Бобби и Ронни? Ничего не знали? Ведь назвать бездомную лайку Кингом все равно что назвать бездомную колли Лесси. Это ничего не значит.
— Помню, — сказала я — Юконский Кинг. Чудо пес. Но как же ты то решилась его взять? Разве он не великоват для корги?
— Меня уговорил взять его на пансион Джим Татл. Этот, из Лиги спасения сибиряков. (Она, конечно, имела в виду сибирских лаек, а не советских невозвращенцев.) Ты его знаешь?
— Конечно. Он устраивает демонстрации ездовых собак.
— Верно. — Она откинула с лица волосы и улыбнулась. — Они получили его от парня из Пемперелла, того парня, который держит цыплят, — хочешь верь, хочешь нет. Потрясающе славный парень. Многие схватились бы за ружье — и все. Он потерял шесть цыплят. Так или иначе, Рауди легко отделался. Он, верно, оголодал, бедняжка.
«Другие цыплята тоже легко отделались», — подумала я. Только шесть. Спущенный пес, особенно лайка, может в мгновение ока перебить сотню. (Кстати, не думайте, что поместить своего неуправляемого пса на ферму — значит решить все проблемы. В город, где нет ни оленя, ни овцы, ни коровы, чтобы их гонять. Где нет ни цыплят, ни гусей, ни уток, чтобы их убивать. Где нет фермеров с ружьями, которые защищают свою живность. Если ваш пес неуправляем, не ссылайте его. Обучите его.)
— Еще чаю? — спросила Бобби.
— С удовольствием, — ответила я. — Так этот парень считал, что он сибиряк?
— Вот именно. Так вот, народ из Лиги сибиряков взглянул — и мигом увидел, кто он есть. Знаешь, что наконец создается Лига защиты маламутов?
— Слышала об этом.
— Она новая. Так или иначе, Джим позвонил мне и спросил, не возьму ли я временно на пансион лайку, а ты ведь знаешь, какова я. (Я знала — она мягкосердечная.) И они сообщили мне, откуда он, но кто знает? Он ведь мог прибежать откуда угодно. Несколько сотен миль — пустяк для пса вроде него.
— Скажи мне вот о чем, — сказала я. — Ты его купала?
— А ты купала? — рассмеялась она.
— Да. У меня есть рубцы.
— Это что! Ронни пытался, и кончилось тем, что мы привязали его снаружи и навели на него шланг. Потом мы просто выпустили его на большую площадку, чтобы обсох. Я знала, что некоторые лайки именно такие, но никогда прежде их не видывала.
— Кстати, о лайках, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. — Что же такое приключилось с той, которая была у Маргарет Робишод? Ты об этом знаешь?
— Еще бы мне об этом не знать! Еще бы мне об этом не слыхать! Еще бы ей мне об этом не рассказать! Мы с ней еще работали вместе, как раз когда это случилось. Ее в самом деле сломало, а когда Маргарет на чем то сломалась, она рассказывает.
— Что же это была за история?
— Ну, она взяла его в Мэн, и он там как то удрал, прямо в конце ее отпуска. Они уж всегда найдут возможность удрать. Так она делала все: в газетах объявляла, всем звонила и наконец добралась до одного приюта в Мэне, который его подобрал. Его сбило машиной.
— Машиной?
— Я так считаю. Во всяком случае, он был в плохой форме и не вынес этого. Это, верно, было для нее ужасно.
— Ужасно, — поддержала я. Я чувствовала себя лицемеркой. Может быть, это и впрямь было для нее ужасно.
— После того как она мне рассказала, у меня были кошмары, — пожаловалась Бобби. — Тело Бренди, распростертое на столе, как будто в морге, — все в белом кафеле, а вокруг эти отвратительные люди, и они меня все время спрашивают: «Это ваша собака?»
— А Маргарет на самом то деле его видела?
— Не думаю, — ответила Бобби. — Не уверена. Я считаю, кто то дал ей ужасное описание его тела. По моему, это то и наслало на меня сновидения.
Перед отъездом я вскользь спросила, не видела ли Бобби когда нибудь Кинга Маргарет. Она сказала — нет, и я ей поверила.
Под ноябрьским дождем Массачусетс выглядит не лучшим образом. Все становится мертвым, сырым, серо коричневым. Весь обратный путь я продолжала размышлять о Маргарет и чувствовала себя виноватой. Если она знала, что ее пес еще жив, к чему бы ей разговаривать в таком роде с Бобби? Почему бы не промолчать? Я знаю, что это такое — потерять собаку. Один из способов, которыми утешаются люди, — рассказывать всякому, кто станет слушать. Собака Кевина умерла много лет назад, а он все еще рассказывает. По словам Бобби, Маргарет вела себя как тот, у кого умерла собака, или, по крайней мере, как тот, кто думает, будто его собака умерла.
Мне казалось, что Бобби не видела татуировки. По моему, ее не видел и Ронни. Имя Кинг тревожило меня, но не слишком, хотя они были не единственными людьми, кто мог усмотреть связь между Рауди и Маргарет. Такая возможность была и у старого ньюфа Роджера, и у старого д ра Дрейпера, что бы там ни думал Стив. В основном потому, что мне всегда нравился Рон Кафлин, я хотела бы знать также о походе в туалет, как хотел это знать и Кевин. В придачу я хотела бы знать о татуировке, и меня интересовало, был ли это единственный способ связать Рауди со Снежной Тучи Коцебу Королем Грома.

Глава 10

Мне как то отчаянно недоставало Марисы. Я представляла себе, как хватаю телефон и говорю ей то, что хочет услышать любая разумная мать: «Мам, он прошел последний этап. Я обзавелась лайкой Помощником». Не то чтобы Бака это не взволновало. Он объявил бы об этом всем и каждому. Он загорелся бы. Только он — не моя мама.
Но я была еще так далека от степени Помощника, я фактически была СТ, ОСТ — в трех этапах от СП и в одном наборе регистрационных бумаг, и я все еще представления не имела, что происходит. Глубоко вдохнув, я вообразила, что я — Рауди с ампулой для впрыскивания, впихнутой в нос, и позвонила Маргарет Робишод.
— Вот уже два дня, как что то мне о вас напомнило, — сказала я. На самом то деле это «что то» было в передаче «Улица Сезам».
— Вы, верно, шутите.
— Нет. В самом деле, — ответила я.
После этого она стала вежливей и приятней, чем была бы я при данных обстоятельствах. Причина таилась, конечно, не в хороших манерах или приязни ко мне. Я сказала ей, что хочу взять у нее интервью для «Собачьей Жизни». Чего я только не сделаю ради пса! У меня не была еще придумана тема интервью. Сошло бы что угодно. Советы победительницы насчет вождения. Секреты ухода. Для нее это не имело значения. Она даже и не спросила. Поскольку в субботу у нее была выставка, у меня оставалось достаточно времени — почти до вечера воскресенья, — чтобы что нибудь выдумать.
Мы со Стивом провели вместе романтический уик энд. В субботу мы пошли на игру с участием команды «Селтик». Собаки не единственный мой интерес. Одна из пациенток Стива, вернее сказать, владельцы одной из его пациенток были столь признательны Стиву за визит на дом — трудная работа, мама такса и щенята, ныне с удобством отдыхающие, — что дали ему два билета на эту игру. Практически билетов на «Селтик» не купишь. Чтобы их вообще получить, необходимы сезонные билеты, а сезонные билеты подобны сокровищам короны. Их либо наследуешь, либо вступаешь ради них в брак, а так просто их не приобретешь.
— Ты знал, что у них сезонные билеты, когда принял этот вызов на дом? — спросила я, когда мы сидели в парке, ожидая начала игры.
— Конечно нет, — ответил он.
Ларри Берд в игре не участвовал по причине хирургической операции — удаления косточек шпор на обеих пятках. Команда «Селтик» проиграла, но после игры мы пошли в устричный ресторанчик и скармливали друг другу моллюсков, а воскресное утро было так дождливо, что собаки начали скрестись в дверь моей спальни только в десять. Дождь прекратился, когда мы покончили с яйцами и кофе. Мы поехали к Миддлсекскому водопаду и побрели с собаками сквозь сырой лес.
Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.
В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон Хилл, чуть чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно желтым, с окном эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.
— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?
К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».
— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?
— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.
Хвастунья.
— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.
А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено голубые кошачьи глаза.
— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.
Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках. Комната выглядела приятно, но не роскошно, и все, что в ней было нового, — это некоторые новые ленты, призы и фотографии. Маргарет освободила собак и разрешила им последовать за нами, но, едва мы вошли в эту комнату, снова их уложила.
В интервью я решила не касаться темы послушания, но замены ей не нашла. Это меня не тревожило. Я знала — что нибудь подвернется. Призы и ленты были решительно отовсюду, поэтому я попросила советов для путешествующих: как вы перевозите своих собак на выставку? с какими проблемами сталкиваетесь? Маргарет так привыкла давать интервью, что много стараться мне не пришлось, — разве что выслушивать ее да карябать на бумаге стенограмму. Я спросила ее насчет позывов к тошноте и лекарственных средств. Она сказала, что у нее никогда не бывало таких затруднений и что она не верит в допинг для собак. Рассказала о самолетах, авиалиниях и мотелях. Предмет этот она хорошо знала. Похоже, в прошлом году она выиграла на всех решающих выставках у нас и на некоторых в Канаде. В отличие от большинства участвующих в выставках, она ненавидела прицепы. На отдаленные выставки она летала, а потом арендовала автофургон. Она сама себя интервьюировала, и я была чуточку раздосадована, поняв, что ее монолог хорошо запишется.
Минут через сорок пять я спросила ее о других собаках, и она повела меня через неотремонтированную кухню на задний двор. Хотя я слыхала, что ее прозвали клячей, ходила она как верблюд. Двор и псарня были великолепны. Возьмись я когда нибудь за шантаж или вымогательство, барыш свой я потратила бы копируя этот комплекс, хотя, конечно, земли у меня не будет. Маргарет включила прожекторы, осветившие двор раз в десять ярче моего. Слева, у деревянной ограды — огорожен был весь двор, — стояло новое строение размером с гараж, с четырьмя бетонными вольерами. На лужайке были установлены снаряды для прыжков и барьеры регулируемых размеров: не только снаряд для прыжков в высоту и четыре барьера для прыжков в длину, но еще и снаряды для прыжков через преграду и прыжков через окно. Маргарет шагнула к маленькому строению и ввела меня внутрь. Я всегда считала купальное и вычесывательное помещение Марисы в амбаре в Аулз Хед идеальным, но лишь до того, как увидела это. Вся комната была выложена бело голубым кафелем, но имелось там и пространство, обитое циновками, которое, видимо, позволяло обучать собак в плохую погоду. В стену были встроены обогреватель и кондиционер. Все было новое. Кевин, верно, этого не видел. Утопленная в полу ванна была чем то, что вы ожидали бы увидеть в купальном заведении на самом шикарном курорте. Если бы Маргарет попыталась продать мне пай своего предприятия, я бы к ней присоединилась. Это место придавало новое значение словам «дом для собак».
В двух из четырех загородок, построенных вдоль стены, находились два других золотистых ретривера Маргарет: Либби, которую я помнила, и новый, кобель, — оба возбужденно лаяли и прыгали.
— Потрясающе, — сказала я ей. Никогда прежде я не испытывала такой откровенной алчности. — Просто фантастика!
Пожалуй, собачьим раем это не было. Рауди был бы разочарован, если бы попытался прорыться сквозь бетон, да и абсолютное отсутствие запаха ему бы не понравилось. Фактически это был дом для людей, не для собак. Я все равно завидовала.
Вернувшись в кабинет, она наконец спросила, завела ли я новую собаку.
— Я взяла маламута, — сказала я.
— Ох, дорогая моя, — захлебнулась она. — Позвольте дать вам один совет. Берите этот тренировочный ошейник и надевайте высоко ему на шею… У вас ведь не сука, нет?
Я сказала, что нет.
— Вы надеваете ему этот ошейник высоко на шею и, когда он вас опережает, что есть сил его тянете. С золотистыми этого не надо, но тут это единственный способ, поверьте мне.
Давая этот совет, она еще более обычного походила на известную кулинарку Джулию Чайлд в злобном настроении. Я ждала, что она вот вот пожелает мне bon appetit, словно я намеревалась подцепить на вилку кусок тушеной лайки, но на деле она пожелала мне удачи с моим псом и добавила:
— Вы ведь помните моего маламута, не так ли? Он был чудный мальчик.
— Я видела фотографии, — сказала я. — И мне в самом деле больно было узнать…
— Я осталась с разбитым сердцем, — призналась она, погружаясь в мягкое кресло и указывая мне на другое. — Опустошенная. Такая работа!.. У меня нет сил, чтобы снова через это пройти.
Она напомнила мне Кевина, если не считать того, что он оплакивал свою собаку, а она — свою работу.
К моему удивлению, она еще глубже погрузилась в кресло и сообщила:
— Знаете, я начала думать, что на меня, возможно, наложено наказание за ту глупую ссору с Фрэнком. Мне из за него ужасно… Вы знали, что он намеревался принести извинения?
— Не знала, — ответила я. — Рада это слышать.
— Он мне написал, — произнесла она с нажимом, словно я ей противоречила. — Как раз перед тем, как это случилось. Общество становится ужасно кровожадным, не правда ли?
Кто не согласился бы? Если цель моего визита и отличалась от результата, я могла бы подчеркнуть — насилие не окончательно безнадежно, если принять во внимание, что ее собаки живут во дворце, как сказали бы люди. Я рада, что этого не сказала, — еще бы, ведь мои собаки всегда питались лучше большинства детей.
Не дожидаясь моего согласия или несогласия, она продолжала:
— Я знала Фрэнка с девичества. Вы этого не знали, да? У меня был брат, Билл. Они были соучениками. — Слова «по Гарварду» остались непроизнесенными. — Они служили вместе.
Я сперва подумала — она имеет в виду, что они оба были служащими, но вовремя ухватила за хвост возможную ошибку.
— На Второй мировой?
— И в конце войны, и сразу после. На флоте, — сказала она. Ее лицо обычно не отражает ничего, кроме высокомерия, но грустный взор смягчил ей глаза. — Ваша мама знала Фрэнка, не так ли?
— Да.
Мариса знала всех и каждого. Маргарет сказала, что Мариса всегда была лучшим вожатым, чем Бак, и спросила о нем.
— У него все отлично, — ответила я. — Я его только что видела. Он по прежнему в Аулз Хед. Вы ведь тоже ездите в Мэн? В Дир Айл?
Я вклеила этот вопрос не слишком ловко, но все таки вклеила. Маргарет, казалось, не обратила на это внимания. Некоторые никогда не интересуются, зачем вы их расспрашиваете. Считают, что вам и впрямь интересно, как они живут. Дир Айл был только интуитивной догадкой.
— В Блю Хилл. Мы всегда туда выезжаем.
Дир Айл. Блю Хилл Лодки. Теннис. Англиканские проповеди. И, подметила я, золотистые ретриверы. Я знала достаточно, чтобы понять, что ее «мы» означало на сей раз не золотистых, а три четыре поколения ее семьи. Мы поговорили о Мэне. Она напомнила мне, чтобы я высоко надевала тренировочный ошейник на шею своему псу.