На прибытие этого вертолета лагерь потерял все надежды.
С утра, когда Потокин скатился из своего вагончика. Окружавшие низину сопки были затянуты плотной серой пеленой. Глухой, бесконечный туман буквально стелился по недавно скинувшей с себя последние грязные шапки снега тундре. Он, неподвижный. Не живой, до костей продирал промозглой сыростью.
С первых дней образования в лагере установилась неписанная очередность «выползания» из нежных объятий морфея на свет белый.
Лагерь наш состоял из двух вагончиков на санных полозьях, в одном из которых проживал Потокин с замом своим Дудиным, а второй полностью находился во владении Кольки –радиста. Его «особняк»,раскинув щупальца тонких паутинок антенн, стоял рядом с тремя большими армейскими палатками, где худо ли, бедно ли . но неропща и спеснями под запах вареной «сгущенки», обитали мы- геологи.
Посреди лагеря, на самом почетном месте, в огромной крылатой палатке с «предбанником» разместился со своим «хозяйством» лютый враг наших многострадальных желудков шеф-кок Маслов. Он то первым и вставал.
Потокин бывало, даже нарочно, просыпался до ранних пуночек, но всякий раз небольшая труба над «забегаловкой» уже дышала дымком, а сквозь перезвон расставляемой на стол посуды, пробивалось хрипловатое мурлыканье Петруши. И когда он только спал?
Вторым на грешную землю являлся Потокин. Маленький, кругленький , он словно скатывался по крутым ступенькам и, дико взвизгнув, заранее уже предвосхищая ощущения от обжигающего потока струй ледяной воды, несся вприпрыжку к ворчливому Выпельгую.
Ручей казался несерьезной водной преградой , узкой дорожкой от детской слезы на щеке. Каких то пять метров. Вся злость рычащего Выпельгуя познавалась , когда сапог человека начинал нащупывать на дне скользкие булыжники , что бы обеспечить устойчивость. Как по самодвижущейся ленте эскалатора неосторожный путник, сбитый с ног , увлеченный напором, устремлялся вниз, думая теперь только о сохранности своей пятой точки. А Потокин любил побороться с утра с напором своенравного ручья.
- У-ю-юй!- разносилось над просыпавшейся тундрой , постепенно переходя на совиные «поухивания.»
- Ух! У-ух-х! Хык!- плескался в радуге ледяных брызг Потокин, приседая в бурный поток и моментально вынося своим пухленьким, раскрасневшимся телом фонтаны искрящейся воды.
Наступало время выхода Дудина.
Был он невысок, худощав , а может просто иссушен временем и полевой жизнью. Всегда чисто выбрит и по военному подтянут. Словно компенсируя небольшой рост, Дудин, звонкой стрункой, тянулся в небесную синь. Андрей Архипович дорабатывал в поле свой двадцать третий и последний сезон. Он будто прощался с тундрой . По долгу, не отрываясь рассматривал дышавшие сыростью в белесой туманной дымке, сопки. Сидел , очарованный бурунами и барашками чистой студеной воды на берегу, и словно слушал исповедь болтливого ручья о счастье и тяготах земной жизни, впитывал все вековые сплетни, подхваченные и сохраненные резвой волной с момента рождения самого ручья Выпельгуй. Что- то Архипыча тяготило. Мы это видели, но причину откопать не могли. Он бродил по окрестностям лагеря, собирал для кухни свежий лук и щавель., иногда приносил какие то красивые камни и увлеченно, отвлекаясь взахлеб, рассказывал нам, что это за булыжники.
Щавель. Ох уж эта съедобная трава. Я привык, что на «материке» зелень выглядит длинненькой и стреловидной, а тут сначала я даже и не понял, что вот те маленькие лопушки и есть та самая, северная кислица.
Вслед за Дудиным из палатки Потапова высовывалась лохматая « тыква» Мисарина с узенькими щелками вместо глаз и, прочищая глотку , верещала :
- Ой девицы вы маи, да далекаи!
Чуйства нежные мои, да глубокаи,
Вы услышьте в далеке, незабудочки,
Как тоскую я по вам , в поле туточки!
И да восславится на веки и присно имя сие … по-ва-ар! Да иссохнутся от голодухи у всех засонь- животы-ы! Па-адъём, потокинское племя! Народ у нас подобрался разношерстный. И по возрасту, и по комплекции, и по характеру. Каждый элемент – отдельная история страны. Кто-то радушно раскладывал свою судьбу на всеобщее обозрение , а кто –то едва-едва приоткрывал створки своей жизни-раковины. Но в целом ребята были интересные , заводные и веселые. Возрастное почитание как-то само собой отодвинулось на задворки и все друг друга, исключая начальство, называли по имени, применяя зачастую даже уменьшительно-ласкательные обороты.
Потокину льстило, конечно, что вот уже и его почитают по – настоящему, без сарказма, и он стал всеобщим народным «Батей», но изредка, пряча улыбку , все же выговаривал Масарину.
- Я тебе что, мерин племянной, что ли?!
Славка смиренно отводил сонные ещё глазки, но однажды вдруг взорвался неудержимым, заразительным хохотом.
-Ой-ечки! Да ты глянь, Иваныч! Как на подбор рысачки- племячки, - и показал на стоявших у умывальника Попова и Потапова. Эти два «колобка»действительно были точным подобием Потокина.
Начальник сначала смущенно закряхтел, закхэкал, но потом, глядя на растерянные мыльные физиономии « блезнят», толкнул в плечо Масарина и заливисто, тонко засмеялся.
После громогласного « алиллуйя» вездеходчика оживал весь лагерь…
Источник: http://Собственное |
