Казалось, даже след ее исчез с лица земли. Я терялся в догадках, пока
не навел бинокль на густую тень в складках оза, где видел ее в последний
момент. Темное пятно оказалось входом в пещеру, или логовище; конечно же,
волчица забралась туда.
Я был счастлив - ведь удалось не только установить местонахождение
пары волков, но и, по милости судьбы, отыскать их логово! Позабыв о всякой
осторожности, я бросился к ближнему бугорку, чтобы оттуда получше
разглядеть вход. После ухода подруги волк слонялся у подошвы оза и тотчас
меня заметил. В три-четыре прыжка он взлетел наверх, остановился и с
грозной настороженностью уставился на меня. Стоило мне только глянуть на
него, и вся радость встречи мгновенно улетучилась. Нет, он больше не
походил на игривого щенка, а превратился в великолепнейший механизм
разрушения! Эта метаморфоза была столь устрашающей, что у меня застучали
зубы о флягу, когда я собрался хлебнуть для успокоения нервов.
На сегодня хватит, решил я, не следует надоедать волчьему семейству,
иначе, чего доброго, спугнешь их с насиженного места. Я счел за благо
удалиться. Возвращение было нелегким - что может быть тягостнее, чем
тащиться обратно по осыпающемуся под ногами щебню, да еще с поднятой
выкладкой различных металлических изделий, принятых на вооружение в
научных экспедициях!
Достигнув гряды, с которой впервые увидел волков, я бросил прощальный
взгляд в бинокль. Самки по-прежнему не было видно, самец же спокойно лежал
на песчаном гребне, вся его настороженность исчезла. Вот он встал,
несколько раз покрутился на месте, как делают собаки, и улегся поудобнее,
упрятав нос под хвост и явно намереваясь заснуть.
Убедившись, что он больше не интересуется моей скромной особой, я с
облегчением вздохнул. Было бы настоящей трагедией, если бы мое нечаянное
вторжение вспугнуло волков и лишило меня замечательной возможности
наблюдать за животными, ради которых я так далеко забрался.
7
Явная индифферендность, которую проявил волк к моей особе,
подстрекнула меня на дальнейшие действия - я решил на следующее утро вновь
наведаться в волчье логово. На сей раз я взял с собой винтовку, револьвер
и охотничий нож, а вместо дробовика и топорика прихватил сильную
перископическую стереотрубу с треногой.
Стояло прекрасное солнечное утро; дул ветерок, прогнавший комаров.
Добравшись до залива перед озом, я заметил примерно в четырехстах шагах от
логовища торчащий обломок скалы; это позволило установить стереотрубу
таким образом, что обьектив будет направлен поверх гребня, а меня не будет
видно. Используя военный опыт, я незаметно прокрался к наблюдательному
пункту; ветер дул со стороны волков, а значит, можно ручаться - они даже
не подозревают о моем присуствии.
Ну вот, все в порядке, труба установлена, и я навел фокус, но, к
моему глубокому огорчению, волков нигде не видно. Прибор давал такое
увеличение, что можно было различить отдельные песчинки в насыпи, но хотя
я очень внимательно проверил каждый сантиметр полуторакилометрового
расстояния по обе стороны от логова, волки исчезли. К полудню от сильного
напряжения у меня разболелись глаза и, что еще хуже, начались судороги.
Невольно стал напрашиваться вывод: вчерашнее открытие - печальная ошибка и
то, что я принял за логово, - просто обыкновенная дыра в песке.
Какая досада, ведь без активного участия волков - грош цена всем
сложным исследовательским планам и графикам, которые чя поторопился
составить! В необозримых просторах тундры вероятность визуального
наблюдения волков крайне не велика, разве что случайно повезет (а на мою
долю счастливых случаев и так уже выпало больше, чем положено). Я отлично
понимал - мне так же трудно отыскать в этой безликой пустыне волчье
логовище, как алмазные копи.
Огорченный неудачей, я продолжал бесплодные наблюдения; оз оставался
пустым. От горячего песка начал подниматься нагретый воздух, потребовалось
еще больше напрягать зрение. К двум часам дня я потерял всякую надежду, и
я поднялся, разминая затекшие ноги.
Странное создание человек. Один одинешенек в утлом челноке в
безбрежном океане или в дебрях дремучего леса он, оправляясь, делается
необычайно чувствительным к тому, что его могут увидеть. В этот весьма
деликатный момент только очень самоуверенные люди (степень надежности
уединения роли не играет) способны не оглянуться.
Сказать, будто я ощутил только смущение, когда убедился, что нахожусь
не один, было бы явным преуменьшением, так как прямо позади меня, в
каких-нибудь двадцати шагах, сидели исчезнувшие волки.
Они расположились покойно и удобно, словно уже несколько часов
провели за моей спиной. Самец, повидимому, немного скучал; но устремленный
на меня взляд самки был полон беззастенчивого, можно даже сказать
похотливого, любопытства. Человеческая психика - забавная штука. Про
других обстоятельствах я, вероятно, остолбенел бы от страха и вряд ли бы
кто меня осудил. Но в этой необычайной ситуации первой моей реакцией было
сильное возмущение. Я повернулся к волкам спиной и дрожащими от досады
пальцами стал торопливо приводить в порядок свой туалет. Когда
пристойность (если уж не достоинство!) была восстановлена, я закричал на
волков со злобой, изумившей даже меня самого: - Кш-ш! Какого черта вам
здесь нужно, вы... вы... бестыжие наглые твари! А ну - убирайтесь прочь!
Волки испуганно вскочили, переглянулись, а затем пустились бежать вниз по
склону к озу и вскоре исчезли, ни разу не оглянувшись.
С их уходом у меня наступила реакция. Сознание, что бог знает сколько
времени волки сидели на расстоянии прыжка от моей незащищенной спины,
вызвало такое потрясение, что мне не удалось закончить неожиданно
прерванное дело. Страдая от морального и телесного перенапряжения, я
поспешно собрал вещи и отправился домой.
В тот вечер я долго не мог собраться с мыслями. Казалось бы, можно
радоваться - молитва моя услышана, волки выразили свою несомненную
готовность сотрудничать. С другой стороны, меня преследовала назойливая
мысль: кто же все-таки за кем наблюдает? Мне представлялось, что в силу
видового превосходства, как представитель Homo sapiens, к тому же
получивший солидную специальную подготовку, я имею законное право на
пальму первенства. Но где-то в глубине души шевелилась смутная догадка,
что превосходство это чрезвычайно шаткое и фактически это я нахожусь под
наблюдением. Надо ли говорить, что подобные сомнения не способствовали
моему самоутверждению.
Чтобы установить свою власть раз и навсегда, я решил на утро
отправиться прямо на волчий вал, и внимательно осмотреть предполагаемое
логовище. Добраться туда можно на каноэ-река уже очистилась, а на озере
лед отогнало от берега сильным северным ветром. Каким чудесным было
неторопливое плавание в залив Волчьего Дома - так я назвал это место.
Ежегодный весенний переход оленей из лесов Манитобы в далекие равнины
тундры, к озеру Дубонт, в полном разгаре. Из лодки я видел бесчисленные
стада карибу, пересекавшие болота и холмы. Когда я подплыл к озу, волков
там не было - очевидно, они отправились промышлять оленя на завтрак.
Я подвел каноэ к берегу и, обвешанный фотокиноаппаратами, оружием,
биноклями и прочим снаряжением, старательно полез вверх, по осыпающимуся
песку, к тому месту на склоне, где в прошлый раз исчезла волчица. Попутно
мне удалось обнаружить неопровержимые доказательства того, что оз является
если не пристанищем волков, то, во всяком случае любимым местом их
прогулок. Поверхность всюду была густо усыпана калом и покрыта волчьими
следами, которые во многих местах образовали хорошо проторенные тропинки.
Логовище находилось в маленькой ложбинке и было так замаскировано,
что я бы прошел мимо, не заметив его, если бы не слабый писк, который
привлек мое внимание.
Я остановился и увидел чуть ниже, в нескольких шагах, четырех
небольших зверьков, с увлечением занимавшихся вольной борьбой.
Я не сразу сообразил, кто они такие. Толстые лисьи мордочки с
маленькими ушками; туловища круглые, как тыквы; короткие кривые лапки и
крошечные, торчащие вверх зачатки хвостиков - все это было так непохоже на
волка.
Внезапно один из волчат почуял мой запах. Он прекратил попытку
откусить хвост брата и поднял на меня дымчато-голубые глазки. Увиденное
его заинтересовало. Волчонок вразвалку заковылял ко мне, но по дороге его
укусила блоха - пришлось сесть, чтобы почесаться.
В этот момент, не далее чем в сотне шагов, послышался громкий,
вибрирующий вой взрослого волка - сигнал тревоги.
Идиллия сменилась драмой.
Словно серые молнии, волчата исчезли в темном провале логова.
Обернувшись, я оказался лицом к лицу с взрослым волком, от неожиданности
потерял опору и начал сползать вниз по осыпающемуся склону, прямо к
логовищу. Чтобы удержать равновесие, пришлось воткнуть винтовку дулом в
песок. Она ушла глубоко и держалась довольно прочно, но выскочила, когда
я, ухватясь за ее ремень, опускался все ниже. Я лихорадочно нащупывал
кобуру с револьвером, но был так опутан ремнями от фотокамер и приборов,
что никак не мог извлечь оружие. Вместе с растущей лавиной песка я
промчался мимо входа в логовище, перемахнул через выступ, отходивший от
главного гребня, и скатился по склону оза. Чудом - только благодаря
сверхчеловеческой акробатике - мне удалось устоять на ногах. Я то
нагибался вперед, как лыжник на трамплине, то откидывался назад под таким
углом, что, казалось, позвоночник вот-вот не выдержит.
Да, это было зрелище! Когда я наконец остановился и смог оглянуться,
то увидел на валу трех взрослых волков, чинно восседавших в ряд, словно в
королевской ложе. Они внимательно смотрели на меня с выражением
восхищения, смешанного с иронией.
И тут признаюсь, я потерял самообладание. С учеными это случается
нечасто, но я ничего не мог с собой поделать! моему чувству собственного
достоинства за последнее время были нанесены слишком тяжкие удары, и моя
выдержка больше не соответствола нагрузке. В порыве гнева я вскинул
винтовку, но, к счастью, она была так забита песком, что выстрела не
последовало.
Волки не проявляли никаких признаков беспокойства до тех пор, пока я
не заплясал в бессильной ярости, тряся бесполезной винтовкой и посылая
проклятия в их настороженные уши. Тут они обменялись насмешливыми
взглядами и неслышно удалились.
Я тоже последовал их примеру - мое душевное состояние исключало
возможность аккуратного выполнения научных обязанностей. Откровенно
говоря, я вообще был ни на что не способен. Оставалось только поскорее
вернуться в домик Майка и постараться найти забвении в бутылке "волчьего
коктейля".
В ту ночь я долго и весьма плодотворно "совещался" с упомянутым
напитком. По мере того как мои душевные раны затягивались под его
исцеляющим влиянием, я пересмотрел события последних дней. Несмотря на
предвзятость, я вынужден был прийти к убеждению, что освященное веками
общечеловеческое характере волка - чистая ложь. Трижды на протяжении
недели моя жизнь целиком зависела от милости этих "беспощадных убийц". И
что же? Вместо того чтобы разорвать меня на куски, волки каждый раз
проявляли сдержанность, граничащую с презрением, даже когда я вторгся в их
дом и, являл собой прямую угрозу детенышам.
Все это было совершенно очевидно, но как ни странно, я весьма
неохотно расстался с дряхлым мифом. У меня не было желения его развеять -
отчасти потому, что, став на новую точку зрения относительно волчьей
натуры, я боялся прослыть отступником. Признаюсь, немалую роль сыграло и
следующее соображение: ведь моя правда восторжествует, то эта экспедиция
лишится лестной славы предприятия опасного, полного жутких приключений. И,
наконец, не последнюю роль в моем упорстве сыграло еще одно
обстоятельство: очень трудно было примириться с тем фактом, что тебя
признают окончательным идиотом, причем не собратья-люди, а какие-то дикие
звери.
Однако я устоял.
Наутро после ночного "собеседования" я чувствовал себя отвратительно
физически, но духовно очистился - вступил в борьбу с дьяволом-искусителем
и победил.
Я принял твердое решение: с этого часа пойду в волчье царство с
открытым сердцем и научусь видеть и познавать волков не такими, как их
принято считать, а такими, какие они есть на самом деле.
8
Вскоре с присущей мне основательностью я начал осуществлять принятое
решение и перебрался к волкам. Для начала я устроил собственное логово
неподалеку от волчьего, однако не настолько близко, чтобы мешать мирному
течению их жизни. Ведь как-никак это я, чужак, к тому же не волкоподобный,
вторгся к ним и мне казалось, что не следует слишком торопить события.
Покинув избушку Майка без всяких сожалений (чем теплее становились
дни, тем сильнее в ней пахло), я разбил небольшую палатку на берегу
залива, прямо против логовища. Лагерный инвентарь пришлось сократить до
минимума: примус, котелок, чайник и спальный мешок - вот и все хозяйство.
Никакого оружия я не взял (о чем иногда случалось пожалеть).
У входа в палатку установил большую стереотрубу, это позволило днем и
ночью обозревать логовище, даже не вылезая из спального мешка.
В первые дни я отсиживался в палатке и лишь ненадолго выходил в
случае крайней необходимости, да и то когда волков не было видно.
Добровольное "одиночное заключение" понадобилось для того, чтобы звери
привыкли к палатке и воспринимали ее просто как еще один бугор на весьма
холмистой местности. Позже, когда от комаров не стало житья, я и вовсе
перестал выходить из своего убежища (если не дул сильный ветер): ведь
самыми кровожадными созданиями в Арктике оказались вовсе не волки, а
несносные комары.
Предосторожности, принятые мной для сохранения покоя волков,
оказались излишними. Если мне понадобилась неделя, чтобы трезво оценить
характер волков, то они меня раскусили с первой же встречи. Не скажу,
чтобы с их стороны наблюдалось явное неуважение к моей особе, но звери
как-то умудрялись не только игнорировать меня, но и не обращать внимания
на сам факт моего существования-признаться, это все-таки обидно.
По чистой случайности я раскинул палатку шагах в двадцати от одной из
главных троп, по которой волки уходили на охоту и возвращались со своих
угодий, лежавших на западе. Через несколько часов после моего переезда на
тропе показался волк, державший путь к себе домой. Он возвращался с ночной
работы, устал и стремился поскорее добраться до постели. Волк поднимался
по тропинке, шедшей в гору, и находился от меня не более чем в сотне
шагов; голова его была опущена, глаза полузакрыты, казалось он глубоко
задумался.
Ничто в нем не напоминало то на редкость чуткое и осторожное
существо, каким рисует волка вымысел. Напротив, он был настолько чем-то
поглощен, что, вероятно, так и не заметил бы палатку, хотя проходил совсем
рядом с ней. Но я вдруг задел локтем чайник, и тот звякнул. Волк поднял
голову и широко открыл глаза, однако не остановился и не прибавил шага.
Быстрый взгляд искоса - вот и все, чем он меня удостоил.
Правда, я не стремился привлекать особого внимания, но от такого
полного пренебрежения мне просто становилось неловко. На протяжении двух
недель волки почти каждую ночь пользовались тропой, проходящей возле
палатки, но никогда, если не считать одного памятного случая, они не
проявляли ни малейшего интереса ко мне.
К тому времени, когда произошло упомянутое событие, я уже немало
узнал о своих соседях. Выяснилось, например, что они вовсе не
бродяги-кочевники, какими их принято считать, а оседлые звери, и к тому же
хозяева обширных владений с очень точными границами.
Территория, составлявшая собственность наблюдаемой мной семьи волков,
занимала свыше двухсот пятидесяти квадратных километров; с одной стороны
она была отделена рекой, но в остальных направлениях не имела четких
географических рубежей. Тем не менее границы существовали, и очень ясно
обозначенные, разумеется, на волчий манер.
Тот, кто наблюдал, как собака на прогулке оставляет свои визитные
карточки на каждом подходящем столбе, уже догадался, каким способом волки
отмечают свои владения. Примерно раз в неделю стая совершает обход
"фамильных земель" и освежает межевые знаки. Подобная заботливостьв данном
случае, очевидно, обьяснялась наличием еще двух волчьих семейств, чьи
"поместья" примыкали к нашему. Впрочем, мне ни разу не пришлось быть
свидетелем разногласий или драки между соседями. Поэтому все дело,
по-видимому, сводится просто к трагедии.
Так или иначе, но, убедившись в наличии у волков сильно развитого
чувства собственности, я решил воспользоваться этим и заставить их
признать факт моего существования. Как-то вечером, когда волки ушли на
ночную охоту, я сделал заявку на собственный земельный участок площадью
около трехсот квадратных метров, с палаткой в центре, который захватил
отрезок волчьей тропы длиной примерно в сотню метров. Что-бы гарантировать
действенность заявкт, я счел необходимым через каждые пять метров
оставлять знаки владельца на камнях, покрытых мхом кочках и на клочках
растительности - по всей окружности захваченной территории.
Застолбить участок оказалось труднее, чем я предполагал. На это ушла
большая часть ночи; пришлось часто возвращаться в палатку и выпить
неимоверное количество чая. Но к утру, когда охотники обычно возвращались,
все было готово. Чувствуя себя несколько изнуренным, я прилег в палатке в
надежде немного отдохнуть и одновременно проследить за результатом.
Долго ждать не пришлось. В 8.14, как значится в моем дневнике
наблюдений, из-за увала появился вожак стаи. Как всегда сосредоточенный,
он, по своему обыкновению, даже не соизволил взглянуть в сторону палатки.
Но, поравнявшись с местом, где граница моих владений пересекла его путь,
влк резко остановился, словно наткнулся на невидимую преграду.
Нас разделяли каких-нибудь пятьдесят метров, и в бинокль мне было
отлично видно, как выражение усталости сменилось у зверя сильнейшим
замешательством. Осторожно вытянув нос, волк принюхался к одному из
помеченных мною кустиков. Он, казалось, никак не мог сообразить, что
следует предпринять. После минутной растерянности волк отошел на несколько
шагов и только тогда наконец взглянул на палатку и на меня.
Это был долгий, изучающийся, очень внимательный взгляд.
Но после того как я добился своей цели и заставил волка обратить на
себя внимание, мне в голову пришла тревожная мысль: не нарушил ли я по
поведению какой-нибудь важный волчий закон и не придется ли теперь
расплачиваться за собственную опрометчивость? Вот когда я пожалел, что не
захватил с собой оружия, - взгляд волка становился все более пристальным,
глубоким и жестким.
Меня это начинало нервировать. Я и раньше-то не любил игры в
гляделки, а тут еще против меня выступал такой мастер. Взгляд желтых глаз
становился все свирепее, все злее; тщетно старался я принудить волка
потупиться. Положение-хуже некуда. В отчаянной попытке выйти из
создавшегося тупика я громко откашлялся и на какую-то долю секунды
повернулся спиной к противнику, давая ему понять, что нахожу его
бесцеремонную манеру - глазеть на незнакомого человека - по меньшей мере
невежливой, если не оскорбительной.
Волк, казалось, понял намек и немедленно перестал на меня таращиться.
Встав на ноги, он еще раз принюхался к моему знаку и, очевидно, принял
решение. Быстро, с уверенным видом он начал систематический обход участка,
который я застолбил для себя. Подойдя к очередному "пограничному" знаку,
он обнюхал его разок-другой, затем старательно делал свою отметку на томже
пучке травы или на камне, но с наружной стороны. Наблюдая за ним, я понял,
в чем моя ошибка, вызванна невежеством: волк ставил свои знаки крайне
экономно и смог проделать вест круг не разу не заправляясь, или, если
слегка изменить сравнение, на одном баке горючего. Через каких-нибудь
пятнадцать минут операция была закончена. Затем волк вышел на тропу там,
где кончались мои владения, и рысцой пустился к дому, предоставив мне пищу
для самых серьезных размышлений.
9
Моя небольшая территория, окруженная чужими владениями, была выделена
с соблюдением существующих правил; волки признали ее самостоятельность и
ни разу не нарушали границ. Иногда кто-нибудь из них мимоходом
останавливался у демаркационной линии и освежал свою сторону пограничного
знака. В свою очередь я, в меру сил и способностей, старался не отставать
от соседей. Опасения за личную безопасность постепенно исчезли, и я смог
все внимание уделять изучению зверей.
Очень скоро наблюдения показали, что волки ведут размеренный образ
жизни, однако не являются рабами твердого режима. Во второй половине дня
самцы отправляются на ночной промысел. Порой это происходит в четыре часа,
но они могут и промедлить - до шести или семи часов вечера. В поисках
добычи волки рыскают довольно далеко от логова, хотя, по-видимому, всегда
остаются в пределах угодий, занятых семьей. По моим подсчетам, охотясь в
нормальных условиях, волки до зари успевают сделать около шестидесяти
километров. В трудные же времена им приходится покрывать еще большее
расстояние - мне доводилось видеть, как самцы возвращались домой только
после полудня. Остаток дня они спят, но на свой особый, волчий манер, то
есть свертываются калачиком на пять-десять минут, после чего быстро
встают, оглядываются и, повернувшись на месте разок-другой, снова ложатся.
Волчица и волчата обычно ведут дневную жизнь. Едва самец отправляется
на вечернюю охоту, как самка скрывается в логове и почти не показывается,
разве только чтобы глотнуть свежего воздуха, попить воды или наведаться в
мясной тайник. Склады провианта заслуживают упоминания. Вблизи от логовища
волки никогда не хранят пищи; сюда доставляется только такое ее
количество, какое необходимо для немедленного потребления. Все излишки,
добытые на охоте, волки сносят в тайник, расположенный метрах в восьмистах
от логова, среди нагромождения валунов, и прячут мясо в расщелинах. Запасы
предназначаются главным образом для питания кормящей волчицы, которая
лишена возможности сопровождать самца в далекие охотничьи походы.
Я заметил, что тайником исподтишка пользовалась пара песцов, чья нора
находилась неподалеку. Волки, разумеется, знали место расположения норы и
наверняка замечали "утечку" продуктов, но ничего не предпринимали против
воришек, хотя им не составляло труда выкопать и уничтожить их выводок.
Песцы в свою очередь совершенно не боялись волков, и мне неоднократно
доводилось видеть песца, тенью кравшегося по пятам волка, который никак на
это не реагировал.
Позже я пришел к выводу, что почти все волчьи логовища в тундре
представляют собой заброшенные песцовые норы, впоследствии занятые и
расширенные новыми хозяевами. Возможно, именно полезность песцов как
землекопов и обеспечивает им неприкосновенность, но скорее всего
терпимость проявление присущего им дружелюбия.
В течение дня, когда волки-самцы относятся к этому снисходительно,
волчица довольно рьяно занимается домашним хозяйством. Волчата с визгом
вырываются из опостылевшего заточения и тоже проявляют бурную активность,
доводящую их до полного изнеможения. Круглые сутки что-нибудь да
происходит; не удивительно, что мне почти не удавалось оторваться от
стерео трубы. После двух суток непрерывных наблюдений я дошел до предела.
Создалось безвыходное полежение: спать я не решался, боясь пропустить
что-нибудь важное, с другой стороны, я буквально валился сног, в глазах
двоилось, временами даже троилось. Впрочем, последнее обстоятельство,
возможно, зависело от внушительного количества "волчьего коктейля", к
которому я усердно прибегал, чтобы не заснуть.
Требовалось что-то предпринять, иначе рухнет намеченная программа
исследований. Мне долго не долго не приходило в голову ничего путного, но
как-то, глядя на одного из волков, мирно дремавшего на холмике у логова, я
неожиданно нашел исключительно простое решение проблемы: мне следовало
научиться спать как волки.
Однако выполнить задуманное удалось не сразу, сказывалось отсутствие
сноровки. Я пробовал закрыть глаза и приказать проснуться через пять минут
- ничего не вышло. Раз-другой мне действительно удавалось задремать на
короткое время, но затем я засыпал по-настоящему и спал несколько часов
кряду.
Вскоре я понял, в чем ошибка. Оказывается, необходимо было точно
повторить все действия дремлющего волка. В конце концов я убедился, что
свертывание клубком в начале и кружение в конце каждого периода дремоты -
совершенно необходимое условие успеха. Чем это обьясняется, я так и не
знаю. Возможно, изменение положения тела усиливает кровообращение. Но зато
я знаю совершенно точно, что серия коротких, но правильно, по волчьим
правилам проведенных отрезков сна освежает куда лучше, чем то
бесчувственное состояние, длящееся семь или восемь часов, которое у
человека призвано удовлетворять потребность в отдыхе.
К сожалению, волчья дрема совершенно не подходит к условиям нашего
общества, в чем мне пришлось убедиться на собственном опыте после
возвращения в цивилизованный мир.
По мере того как я все глубже вовлекался в круговорот повседневных
занятий волчьей семьи, мне становилось труднее сохранять к волкам
безличное отношение. Несмотря на все старания подходить к ним с чисто
научной обьективностью, мне так и не удалось избежать влияния их
индивидуальностей. Главу семейства я назвал Георгом в честь Царственного
джентельмена, за которого я сражался в годы войны в качестве простого
солдата и которого он мне очень напоминал. Правда, в полевых дневниках
Георг значился просто как волк А.
Это был массивный серебристо-белый зверь с на редкость величественной
осанкой. Он был на добрую треть крупнее своей подруги, но едва ли нуждался
в таком большом росте, который лишь подчеркивал его властную уверенность.
Георг умел держаться внушительно. Он обладал врожденным чувством
собственного достоинства, однако ни в коей мере не чурался других.
Снисходительный к ошибкам, заботливый и в меру любящий, он казался тем
идеальным отцом семейства, какие нередко встречаются на страницах
скучнейших семейных мемуаров, но чей реальный прототип редко ступает по
земле на двух ногах. Короче говоря, Георг относился к тому типу отца,
которого охотно признал бы любой сын.
Его подруга также произвела на меня неизгладимое впечатление. Это
была стройная, почти чисто-белая волчица с густым меховым боа вокруг шеи.
Широко расставленные, слегка раскосые глаза придавали ей сходство с
плутоватой девчонкой. Красивая, кипучая, страстная, сущий дьявол, если
разозлится, - казалось бы, ее не назовешь воплощением материнства. И все
же лучшей матери не сыщешь. Я поймал себя на том, что называю ее
Ангелиной, хотя так и не отыскал в глубинах собственного подсознания
никаких следов, обьясняющих, откуда возникло это имя. Мне очень нравился
Георг, я уважал его, но к Ангелине проникся глубокой любовью, и до сих пор
лелею надежду когда-нибудь встретить женщину, в которой воплотились бы все
ее достоинства.
Ангелина и Георг - нежнейшая супружеская пара, какую редко можно
встретить. Насколько я знаю, они никогда не ссорились и с неподдельной
радостью встречались даже после короткой разлуки. Они были страшно
привязаны друг к другу, но увы, страницы моих дневников, предусмотрительно
отведенные для детальных описаний брачных повадок волков, так и остались
пустыми, насколько это касалось Георга и Ангелины.
Вопреки ожиданиям я обнаружил, что физическая любовь занимает в жизни
волков каких-нибудь две или три недели - происходит это ранней весной,
обычно в марте. Самки-девственицы (а все волчицы сохраняют невинность до
двухлетнего возраста) спариваются в это время и в отличие от собак,
которые многое переняли от своих хозяев, сходятся только с одним волком,
которому остаются верны на всю жизнь.
Если фраза "только смерть разлучит нас" для большинства людей не
более как жалкий обман в брачном договоре, то у волков это непреложный
закон. Волки строго придерживаются единобрачия, и хотя восхищаться
подобной добродетелью не обязательно, однако приписывать волкам крайнюю
распущенность в половых связях по меньшей мере ханжество.
